| Частная жизнь |
Если на улице все чаще и больше встречаешь котов с побитыми мордами, воронье карканье по утрам сливается временами в ровное тракторное тарахтение, значит, город накрыло именно то самое долгожданное время года, когда витамин D начинает валиться с неба огромными кусками, все ползут на воздух, на свет, ветераны надевают ордена и шорты, девочки распускают свои шикарные, как им кажется, волосы, а мальчики чаще обычного -- руки и языки... И все это движение, волнение и головокружение происходит под аккомпанемент трехаккордной музычки, несущейся из салонов авто «правильных» пацанов.
Вон за окном, тряся кудрями вокруг лица цвета пионерского галстука, прошлепала, как-то неловко заплетая ногами, моя, может быть, самая первая, детская любовь. Уже без шапочки, совсем тепло. Молодец, не сдается, а ведь ровесница мне, уж за тридцатник давно перевалило, -- ярчайшая в свое время русская красавица из семьи потомственных алкоголиков. Прихрамывает. Поскользнулась небось, физкультурница...
...Она тоже когда-то была маленькой: румяная, сытенькая (все родственники в продуктовых магазинах работали), веселая, вертлявая, егозливая -- чудо, а не девка! Когда мы дошкольниками играли в жмурки на какой-нибудь лестничной клетке, то даже уже тогда мне, несмышленышу, как и всем нашим сопливым мальчикам, ужасно хотелось в этой толчее и сумятице прихватить нашу ненаглядную и затискать ее набитое бабушкиными плюшками тельце. Но увы, увы... Потом другие груди-ягодицы заслонили от меня мою первую избранницу, другие сладкоголосые певуньи волновали мое полудетское воображение, заставляя раздувать грудь и втягивать животик. А пока я дергал чужие косы и таскал чужие портфели, нашу дворовую приму оприходовал и в дальнейшем приватизировал наш же дворовый чемпион-юниор, классический борец татарской национальности.
Но вот пробежала у меня за окнами эта мать двоих детей, и что-то теплое во мне всколыхнулось, и сам я как-то заерзал, завозился, задышал. Весна, никуда от нее не денешься. Пора и мне на разведку -- помойное ведро через край, так что выйду я в эту очередную весну не с пустыми руками.
Ба, знакомые все лица! Местные жильцы уже привыкли к тому, что с первыми ручьями треугольник дворового пространства «помойка -- гараж -- голубятня» становится резиденцией местного криминалитета и ходячих «синяков» послепризывного возраста. Тут им всем и стол, и дом, и доминошный лас-вегас, и интим-уголок, и каирская курильня.
-- А, Димон, привет, -- обкуренно тянет, щербато скалясь, Гера-Абрек, завсегдатай «треугольника», своего рода председатель дворового комитета бедноты. -- Давно не видать тебя было... Курнешь?
Хоть я и не уличный мальчик, но в этой песочнице для взрослых у меня свой статус «ненормального», потому как таскаюсь куда-то регулярно с гитарой, а в столбик умею не только считать, но и писать, иногда даже складно. В общем, не барыга, не ботаник -- понтующийся лох.
-- Водки хряснешь? У нас есть -- вон синие разливают, хорошая, не отравишься, они знают, как выбирать, иначе бы передохли все давно.
Абреку хорошо, и ему не жалко. Значит, работа есть и он в порядке.
-- Какой «курнешь», какая водка, -- исполняя, как всегда, дурашливого, всплескиваю я руками. -- Девки вон уже спортивной ходьбой пошли, а вы тут все сидите, паритесь, как аксакалы.
-- А, это Ирка, что ль, хромая...
-- Почему хромая?
-- А ты че, не знал, что ли? Она ж год как бухает, остановиться не может! Когда ее татарин на два года на заработки отъезжал, потом вернулся, взял у нее из заначки пятьсот зеленых и еще кому-то должен остался, она и запила с тоски.
У Абрека колики, он держится за живот и, дергаясь от беззвучного смеха, цедит: «Дура, с четвертого этажа сорвалась. На пятый к соседу похмеляться лезла, ключи от квартиры не могла найти, чтоб по-нормальному выйти! -- веселый рассказчик вытирает выступившие от безудержного смеха слезы. -- Ты че, -- радостно продолжает Гера, -- она летела с четвертого этажа, снесла ящик заоконный, в котором картошку хранят, и только бедро себе сломала, понимаешь, только бедро! Летчица, в натуре, летчица!»
Закуриваю. Считаю: полгода назад Ирка упала -- была осень, а в конце лета мне снился сон, что я все хожу с пятого на четвертый этаж в Иркином подъезде, кого-то ищу и зачем-то дергаю двери. Щурюсь на солнышко, курю, перевариваю. И прихожу к выводу, что все мы повязаны, но не по-блатному, а по Вернадскому: все знают про всех все, только не догадываются об этом. Открыл бы я Иркину дверь во сне, может быть, она бы наяву не грохнулась.
Гера закемарил, веселье его отпустило. Хорошая травка, слава богу, а то бы рванул он к себе на хату, вырвал бы шашку из ножен, что на стене висят, -- и на «треугольник», народ гонять, рубить со свистом атмосферу и молодые побеги, оглашая округу воинственным кликом, -- за то и кликуха у него Абрек.
...А есть в нашем дворе экземпляры, за которыми с шашкой наголо не побегаешь, себе дороже обойдется. Вот только что мимо прошел Серега со своим телохранителем, глянул на нас бесстрастно, кивнул и дальше степенно прошествовал. А ведь конченый был парень, так и казалось, что в один не самый прекрасный день завалится он за это самое бревно, на котором блаженствуют сей момент его бывшие собутыльники, и никогда уже больше не поднимется. Как его старший брат, пролежавший в алкогольном обмороке на бетоне под лестницей одну позднеосеннюю ночку и окочурившийся потом после полугода паралитической жизни. Но, знать, обладал младший брат перед старшим каким-то тайным преимуществом: то ли добрый был, то ли не подлый, то ли подвиг какой совершил в беспамятстве, за что совсем пропасть ему не дали.
Года четыре назад, уходя на вечернюю смену, молодой, но хиреющий слесарь споткнулся в подъезде о ворох газет, в котором, скуля, шевелилось некое существо аспидно-черной масти -- дефективный отброс собачьего общества. Серега сграбастал животное и отнес домой. На следующий день выяснилось, что пес -- «инвалид детства», у него почему-то не гнулись передние лапы. Он, пригретый сердобольным Серегой, не мог самостоятельно доковылять даже до миски с овсянкой, а поставленный перед ней, валился на бок и скулил. Серега тоже скулил -- и над псом, и над миской, но забухивать это дело по старинке не стал. Мутная скорбь о себе самом, молодом и неустроенном, потерянном и несчастном, слабовольном и больном, вся эта сочиненная не им тоска, прежде заливаемая спиртовыми растворами различной концентрации, уступила место повседневным заботам о бессловесном и беспомощном найденыше.
На заводе из сэкономленных втайне от начальства материалов нечаянный собаковод наслесарил хитроумное приспособление на колесиках, позволявшее его взрослеющему питомцу развивать переднюю пару конечностей. Как ни странно, это помогло. Вскоре я уже видел эту трогательную пару на прогулке, оба еще не совсем реабилитировавшиеся -- один от родовой травмы, другой -- от наследственного алкоголизма. Пес напоминал мне игрушечную деревянную лошадку в руках ребенка. Хозяин же праведно матерился на глумливых друзей-приятелей, предлагавших поставить на кон в доминошной партии его несуразную скотинку против полбутылки водки. Синяки хихикали, общественность недоумевала, а двухразовые ежедневные прогулки делали свое дело -- и Серега и его ротвейлер выправлялись, таская друг друга на поводке, ставя друг друга на ноги, не давая друг другу подохнуть.
Передние лапы у животного окончательно выздоровели, а роста оно было выше обычного, наверное, потому что в щенячестве своем провисело некоторое время на изобретенных Серегой-Айболитом постромках. Теперь, когда я вижу эту громоздкую и свирепую зверюгу с ее непьющим, распрямившимся и изрядно покрепчавшим хозяином, мне представляется некий памятник пограничникам, уж больно выглядят они оба монументально и убедительно. На «треугольнике» их не то что не любят -- боятся.
Не успели они покинуть сцену, как на песчаный манеж из-за голубятни выкатывает пара клоунов. Оба несмешные: один жалкий, а другой страшный, но перепад высот у них вполне клоунский -- два и полтора метра. Маленький страшный Сэм, местный Ван Дамм, с перевернутыми, как у младенца, глазами, смотрит мимо всех, на кого бы ни смотрел. Битый-перебитый, резаный-недорезанный, этот не всегда вменяемый тролль волочит за собой мешок, в котором что-то шевелится. Вслед за Сэмом-Черномором, скаля на честной народ гнилые зубы, бредет Витюшка, фамилию которого так и хочется зарифмовать с нецензурным определением.
-- Гер, чего уроды в мешке-то потащили? -- спрашиваю я после того, как Сэм и Витюшка скрылись под общий смех и улюлюканье за железной дверью гаража.
-- А ты че, не знал, что ли? -- Абрек прямо из целлофанового пакета черпает самокруткой траву и блаженно улыбается. -- Витек поймал, Сэм сейчас резать будет. Кого, кого? Собак бродячих. Они же всех собак в округе переловили: у Витька руки-то длинные, хоть и в локтях не гнутся, он их окружает, а Сэм -- в мешок и на шашлык.
Из гаражного нутра раздались короткий истошный визг и глухое гыканье недоделанного Витька.
С любовью глядя на дело рук своих -- жирненький косячок -- и шаря в кармане зажигалку, Гера умиротворенно продолжает:
-- Шашлык есть будем. Сэм шкуру спустит, выпотрошит, шампуры в гараже есть. Там у Сэма все собачьими шкурами увешано, он их выбрасывать боится -- чтоб ментов не навели. А то какая-нибудь бабка ходит, ищет: Тузик, Тузик! -- а того Тузика уже Витек схавал! Приходи, вкусно. Тут какие-то грузинеры на «стрелку» приезжали, мы их шашлычком угостили. Они жрут -- нахваливают, вкусно, говорят. Потом узнали, что собаку съели, чуть не перестреляли. Ну мы извинились, поляну накрыли, водкой их отпоили. Что тут такого: вон синяки едят, не дохнут, а этим черным -- западло?
Бреду, сплевывая, к подъезду. Из гаражной двери, в полуметре от земли высовывается свирепая физиономия Сэма:
-- Разводи костер, готово! Привет, Димон, извини, руки грязные, -- вторую фразу скороговоркой и глядя куда-то мне за спину.
Из гаража рвотно пахнуло псиной. Что он там, совсем уж, что ли, озверился?
С другой стороны, смешно: чего я так расчувствовался, как студент-народолюбец прошлого века, который пришел к селянам с горькой правдой об их нелегкой доле, да и завалился в обморок в первой же курной избе. У нас ведь что? -- «Революция продолжается». Великая капиталистическая. А в революцию всегда собак едят, партизанят и из окон вываливаются.
На фото:
Фото А. Басалаева
